Я не читаю — я пишу!

Газеты? Неа, я газет не читаю — я в них пишу! Такой вот мрачный журналистский юмор. Вообще говоря, в журналистику я пришел не сразу. Имея за плечами добрые лет десять работы переводчиком. Пришел, можно сказать, случайно. В те далекие нынче девяностые (прошлого века и — о боже! — тысячелетия) времена были смутные. Железный занавес пал, но, как оказалось, за ним, по сути, ничего особо хорошего и не было. Быстро раскусившие это иностранцы стремительно теряли интерес к нашему обнаженному по причине падения занавеса отечеству. И у переводчиков наступила бескормица.

Впрочем, нет, лукавлю. Пришел я в газету, конечно, не совсем случайно. Первым образованием у меня был «русский» филфак. И ко времени наступления переводческого климакса я уже был довольно широко известен в узких кругах как автор неплохой (льщу, блин, себя надеждой) прозы. Были у меня знакомые и в журналистской среде. Короче, о культуре я готов был писать хоть…

— Ни за что! — сразу одернули меня знающие люди.

— А что так?

— Тебя не возьмут.

— Почему?

— Потому что о культуре хотят писать все. О ней пишут те, кто больше ни о чем писать не может.

— А я?

— Ты можешь. Наверное. Или должен смочь. Тебе работа нужна?

Мысленно повторяя про себя «мне нужна эта работа, мне нужна эта работа», я отправился на смотрины.

— Ну и на какие темы вы можете писать? — поинтересовался у меня главный редактор.

— Например, на темы экономики, политики… — опрометчиво сообщил я, вспомнив, что в своей прошлой жизни работал в коммерческих структурах.

При таких моих словах в глазах главного редактора зажегся зеленый огонек. И я сразу понял: место свободно, можно садиться.

Так все и началось. Можно сказать, поехало. И однажды я — человек воспитанный на классической музыке — с ужасом поймал себя на мысли, что слово «опера» уже ассоциируется у меня не с театром, а с браузером. А когда меня — случайно, конечно — послали на пресс-конференцию, посвященную гастролям в нашем городе датского хора девушек, единственный вопрос, который вертелся у меня на языке, состоял в следующем: «И чем это, хотелось бы узнать, хор девушек отличается от женского хора?»

Но не будем о печальном. Хотя… Жизнь профессионального филолога в журналисткой среде непроста. Помню, чуть ли не в первый день своей работы я здорово напугал заместителя главного редактора словом «парцелляция». Мне недвусмысленно было предложено больше так в стенах редакции не выражаться. А свои фраерские замашки оставить исключительно для домашнего использования. Не хвастаясь, замечу, что я все схватывал буквально налету. И уже через пару месяцев научился называть тире большой фиговиной, а дефис — малой хреновиной. А вместо фразы «полуслитное написание» — употреблять народное «через черточку». Дальше пошло как по маслу.

Недавно, правда, я струхнул и даже как-то задумался о прожитой жизни. И то сказать: повод был нешуточный. Отправил я одному из чиновников наше с ним интервью для ознакомления. Получаю ответ. Ну, там — спасибо большое и так далее и тому подобное. А в конце приписочка: «Грамматику не проверял». Вот это да! Сюрприз, сюрприз! Дожился. Уже люди с техническим образованием и те считают, что могут за мной проверять грамматику. Ужас! Все-таки надо было сразу давить на темы культурной жизни…

Хотя… В моей нынешней специализации, если задуматься, тоже много интересного. Совещания, заседания… Ах да, чуть не забыл: я ведь еще облазил все ядерные свалки и хранилища радиоактивных отходов Кольского полуострова! Теперь свечусь в темноте. И мной можно пользоваться как торшером. Шучу, конечно. По крайней мере, надеюсь на это. Или… В общем, лучше на себя в зеркало в темноте не смотреть. Вдруг увижу.

Да и профи стал недюжинным. Пришел недавно на пресс-конференцию в областное управление Федеральной налоговой службы. А там мой коллега из не помню какого издания и выдал вопрос. Мол, на окошках сейчас кое-кто марихуану выращивает, вы как на это реагируете? У налоговиков аж зрачки расширились. Не от травки, понятно, — от удивления. А коллега просто спутал аббревиатуру ФНС с ФСКН. И то сказать — буковкой туда, буковкой сюда. Может, грамматику за мной уже и надо править, но вот в буковках пока еще не путаюсь.

И кормит меня профессия. Один раз, правда, оставила голодной. Но и то по причине огромнейшего к ней уважения. Одна из крупных норвежских компаний повезла журналистов в пресс-тур по своим предприятиям. Принимали нас по-королевски. И на ужин повели в дорогу-у-ущий ресторан. В такие рестораны ходят не есть, а общаться и демонстрировать свое отношение. Можно, например, любимую туда повести. Именно не подкормить, а чисто обаять. Ну и нас, значит, как самых что ни на есть любимых туда привели. А мы — любимые — целый день объезжали промплощадки. И есть хотели жутко. Подали нам первое блюдо. Огромная тарелка, на ней три скорчившиеся в форме зародышей креветки и три капельки соуса. Нет, учитывая уровень ресторана, это, конечно, были какие-то особые креветки. Наверное, их во всем мире осталось не больше сотни. И выловила их на рассвете двадцать девятого февраля норвежская девственница голыми руками в чистой, как слеза младенца, воде фьорда… Но ели мы их ровно тридцать секунд. А перемена блюд, как мы тут же выяснили, происходит через сорок минут.

Тридцать девять минут с половиной мы сидели, как на иголках. По столам пронесся слух: будет рыба! Какие только деликатесы ни рисовала нам наша фантазия. И в каких размерах. Ровно в назначенное время подали рыбу. Огромная тарелка, на ней три модельной грации кильки (ясен пень — королевских кровей) и три капельки соуса… С тем и уехали в гостиницу. Да и ладно. Не насыщение желудка важно, а почет. Ради такого уважения к твоей персоне и поголодать не грех.

Все, писать заканчиваю. Начальство четко сказало: не больше двух машинописных страничек. А я уже перебарщиваю. Хотя, опять же, гонорар… Но прочь меркантильные мысли.

Я ведь не ради этого. Спросите: а ради чего тогда вообще? Собственно говоря, мысль была простая: признаться в любви к своей профессии. Да, да, именно так. Люблю несмотря ни на что. И на работу хожу с радостью. И редакция — как дом родной. И коллеги замечательные. Так что прошу все написанное выше этого абзаца серьезно не воспринимать. Нет, я ничего не передернул. Но, скажем так, заострил. Любя.

Тут как-то недавно один мой коллега в нашей газете требовал: мол, покажите ему ту курящую лошадь, которая умерла от капли никотина. Так вот, я хочу развить тему: где могила того коня-журналиста, который сдох от работы? Нет таких. Потому что работа у нас замечательная!

(“Мурманский вестник”, 22.01.2011 г.)